Карл Богданович Вениг.

"Последние минуты Дмитрия Самозванца".

1879.

 

Карл Богданович Вениг. "Последние минуты Дмитрия Самозванца". 1879.

На картине Карла Богдановича Венига (1830-1908) запечатлен трагический момент в жизни самозванца Лжедмитрия I, ставшего русским царем. Не пройдет и нескольких минут, как прыгнувший в окно и неудачно упавший на землю с большой высоты самозванец будет растерзан толпой. А как все лучезарно начиналось! Царю Борису Годунову так и не удалось убедить москвичей, что двинувшийся с войском на Москву из Польши человек – не чудесно спасшийся от смерти сын царя Ивана Грозного царевич Дмитрий, а проходимец, галицкий дворянин, самозванец, беглый монах, расстрига Юшка (в монашестве – Григорий) Отрепьев. Видя крах своего царства, Борис в апреле 1605 года отравился, а вскоре по указу самозванца, приближавшегося к Москве, стрельцы убили ставшего царем на несколько недель юного сына Бориса, Федора Борисовича, и его мать, вдовствующую царицу Марию (между прочим, дочь Малюты Скуратова). В солнечный теплый день 20 июня 1605 года радостные толпы москвичей с крестами, иконами, хлебом и солью встречали «царя Димитрия Ивановича», окруженного польской охраной. Он пел молебны с народом на Лобном месте, а потом торжественно въехал в Кремль. Ему, так легко захватившему власть в Московском государстве, помогли не столько польские деньги и наемники, сколько ненависть простого народа к Борису и необъяснимая, искренняя любовь народа к «солнышку государю Димитрию Ивановичу», вера в то, что его правление непременно принесет благо измученной террором и голодом стране. Самозванец оказался незаурядным, сведущим, умным, ловким авантюристом, сумевшим уловить общественные настроения, - ведь в доказательство своего царского происхождения он не привел ничего, кроме наивного рассказа о том, как некий монах узнал в нем царского сына «по осанке и героическому нраву». Но массе людей, изверившейся в Борисе, и этого было вполне достаточно. В отличие от сурового Бориса, новый царь был ласков с народом, обещал править не суровостью, а милосердием и щедростью, он усердно молился в кремлевских соборах. В Архангельском соборе он громко рыдал над гробом «батюшки» Ивана Грозного, позже за городом встречал возвращенную из ссылки «матушку» - инокиню Марфу (Нагую), бывшую царицу и мать погибшего в Угличе царевича Дмитрия. После тайного и наверняка циничного разговора с самозванцем она приняла участие в постыдном представлении: оба, обнявшись, плакали на глазах народа, умиленного трогательной встречей «матери» и «сына». А потом Гришка шел пешком возле кареты Марфы до самого Кремля.

Бояре, окружившие трон, быстро поняли, что имеют дело с удачливым проходимцем и никаких иллюзий относительно его истинного происхождения не питали. Поэтому Лжедмитрий рано столкнулся с боярской оппозицией и вскоре уже приговорил одного из лидеров недовольных, боярина Василия Шуйского, к смерти, хотя в последний момент заменил казнь на эшафоте ссылкой, а потом и вообще помиловал Шуйского. Возможно, тут самозванец не проявил достаточной твердости и тем самым невольно усилил позиции своих родовитых врагов – позора публичной казни князь Шуйский ему никогда не простил. Как показали дальнейшие события, при всей своей ловкости Лжедмитрий оказался неопытным (а главное, недальновидным) политиком. Добившись легкой победы, он быстро растерял все свое преимущество. Став царем, он был обязан платить по счетам. А эти счета оказались велики. Поляки, благодаря которым «Димитрий» попал в Кремль, требовали от царя благодарности и щедрого вознаграждения за свой труд, расходы и немалый риск. Поэтому по воле царя они заняли неподобающе высокое, по мнению русских, место у трона. К тому же Лжедмитрий страстно влюбился в дочь своего главного польского «спонсора» Юрия Мнишека Марину и захотел на ней жениться во что бы то ни стало. Эта некрасивая, но обаятельная, волевая и честолюбивая женщина как будто приворожила его.

2 мая 1606 года невеста царя, окруженная огромным польским войском, закованным в латы и в полном вооружении, торжественно въехала в Москву. Обычно на свадьбу так не приезжают! Марина поселилась в Кремле, и 8 мая царь венчался с ней, причем в нарушение всех мыслимых русских традиций самозванец вначале короновал ее русской царицей, а потом уже женился на ней. Московский люд, привыкший к красочному зрелищу царской свадьбы и щедрым угощениям, был страшно разочарован – его впервые не пустили в Кремль! Свободно проходили туда только поляки, которые с оружием и в шапках стояли в святая святых России – в Успенском соборе Кремля. Словом, пока шла свадьба, московский посад гудел как растревоженный улей. Достаточно было искры, чтобы последовал взрыв. После свадьбы началась вереница празднеств, поражавших русских людей необычными иностранными обычаями, польскими танцами, в которых участвовал сам государь. Он вообще удивлял всех своей «нецарской» простотой и доступностью, чем смущал привыкших к величию потомков Рюрика. Но особенно москвичам не нравилось пристрастие нового царя ко всему иностранному – вещам, одежде, развлечениям. Москва полнилась слухами о безбожии Лжедмитрия, говорили, что он ест нечистую пищу (например, телятину), «в церковь ходит, не помывшись, не кладет поклонов перед святым Николаем, а после свадьбы с Маринкой-де ни разу не мылся в бане!».

Раздражало москвичей окружение царя: понаехавшие с ним в Москву поляки, «литва» вели себя как завоеватели – спесиво, буйно и дерзко, пренебрегая обычаями и порядками православной столицы. Как раз искрами, которые разожгли огонь восстания, стали стычки на улицах города между горожанами и возвращавшимися с празднеств пьяными поляками.

Лжедмитрий же оставался весел, беспечен, отмахивался от слухов о заговоре, которые стали к нему приходить еще до свадьбы. А между тем заговор уже созрел под крышей дома боярина Василия Шуйского. Играя на всеобщей ненависти к полякам, он подбивал москвичей на мятеж, стягивал в Москву верных ему людей. Утром 17 мая ударил набатный колокол, раздались крики, что поляки убивают царя и его надо спасать. С толпой «спасателей» смешались толпы его будущих убийц. А во главе массы вооруженных чем попало москвичей скакал, воодушевляя их, с крестом в одной руке и саблей в другой Василий Шуйский. Войдя в Успенский собор, он приложился к иконе Владимирской Богоматери, а потом отдал приказ «брать злого еретика». Нападение мятежников оказалось для Лжедмитрия совершенно неожиданным, он явно недооценил переменчивый нрав московской черни и хитроумие Шуйского и бояр – кукловодов толпы. Воевода П. Ф. Басманов, верный самозванцу, срубил голову первому бунтовщику, тайно пробравшемуся в покои царя с целью заколоть его, и крикнул Лжедмитрию: «Спасайся!» Возможно, что именно этот эпизод и отразил Вениг на своей картине. Но царь поначалу отказался бежать и с бердышом выскочил в коридор. Он кричал в толпу из окна: «Я вам не Годунов!» - и намеревался дорого продать свою жизнь, но вскоре понял, что силы неравны. У Красного крыльца бушевала вооруженная толпа, немецкие телохранители не были вооружены огнестрельным оружием и колебались, не зная, что предпринять. Тем временем бунтовщики рубили дворцовые двери. Вскоре погиб от удара ножом в сердце Басманов: он неосторожно вышел к бунтующим и пытался их успокоить.

Карл Богданович Вениг. "Последние минуты Дмитрия Самозванца". 1879.

После этого, бросив на произвол судьбы молодую жену (она изображена Венигом в глубине картины), самозванец выбежал тайным ходом из своих покоев в другую часть здания, вылез через окно на строительные леса у дворца, но сорвался вниз, разбил голову и вывихнул ногу. В это время заговорщики, не найдя самозванца, ворвались в женскую половину дворца, крича фрейлинам Марины: «Ах, вы, бесстыдные потаскухи, куда вы девали эту польскую <…>, вашу царицу?» Худенькая и маленькая Марина спряталась под юбкой своей гофмейстерины. Мятежники начали хватать и насиловать фрейлин, но, как писал современник, «гофмейстерина, под юбкой которой спряталась царица, была старой толстой матроной, она сохранила свою честь вместе с царицей, но ее обругали такой-сякой…». Потом Марине удалось бежать из Москвы…

Несмотря на травму, Лжедмитрий мог бы еще спастись – его подобрали караульные стрельцы, не имевшие никакого отношения к мятежникам. И хотя царь обещал им щедрую награду за помощь, они заколебались, и тут кто-то из них предложил позвать царицу-инокиню Марфу и послушать, что она скажет: «Если он ее сын, то мы умрем за него, а если царица скажет, что он Лжедмитрий, то волен в нем Бог!» И Марфа, выйдя из палаты по зову стрельцов, отреклась от Лжедмитрия, заявив, что раньше она лгала по принуждению и поддавшись льстивым обещаниям самозванца. Стрельцы отдали царя мятежникам, которые втащили его во дворец и начали над ним издеваться: щипать, бить его, содрали с него царское платье, нацепили грязный кафтан пирожника. Неизвестно, сколько бы продолжались издевательства и пытки, но в это время толпа ломилась в запертые двери и требовала то ли расправы над самозванцем, то ли встречи с «царем-батюшкой», для того чтобы его защитить. Эта неясность испугала заговорщиков, и они с оружием в руках, как стая собак, накинулись на поверженного государя, убили его и растерзанное тело сбросили с Красного крыльца прямо в грязь. Как писал очевидец, «так внизу в грязи валялся гордый и отважный герой, который еще вчера восседал в большом почете». Потом москвичи, еще вчера обожавшие «государя», выволокли на Красную площадь его обезображенное тело, а также тело Басманова, сохранившего верность своему господину до конца. Там они положили на труп Лжедмитрия шутовскую маску, а в рот воткнули мундштук волынки – теперь, мол, ты посвисти для нас, как раньше мы свистели под твою дудку! Потом тело стащили за город и сбросили в яму для самоубийц. В это время на улицах столицы шла охота на поляков, которых убивали на месте. Лишь немногим из них удалось избежать народной мести. Вскоре поползли слухи, что покойник Лжедмитрий по ночам бродит по городу, а внезапно ударившие, необычные для этого времени года морозы вызваны тем, что мать-земля не принимает грешника даже в поганой яме. Тогда труп откопали и сожгли его. Потом собранным пеплом зарядили пушку и выпалили в сторону Запада – отправляйся туда, откуда пришел! Но это Смуту не остановило, она продолжалась еще много лет…

Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка.» «Арка», Санкт-Петербург. 2013 год.

* * *

 

ПОСЛЕДНЕЕ

ХУДОЖНИКИ. АЛФАВИТНЫЙ КАТАЛОГ.

 

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: